Читать интересную книгу Охота на гончую - Михаил Кранц

И вдруг трибуны как прорвало.

– Убей, убей! – летело со всех сторон известное Николаю на множестве языков слово. – Убе-е-еей!!

По рядам катилась орущая, грохочущая волна – такую же подымают болельщики на футбольных матчах. Навстречу неслась другая, и спустя миг столкновение обернулось дракой. Началась давка, не миновавшая и почетных зрителей в центре. Иных чуть не вытолкнуло на арену, где должен был снова начаться бой. И все равно они лезли вперед, будто хотели сломать ограждавший трибуны барьер. Порванные в потасовке туники болтались клочьями, а из-под них выскакивали наружу раскормленные животы и бедра, женские груди, мошонки…

Казалось бы привычного ко всему Николая едва не вырвало. Виной тому могла быть и рана, все же дававшая о себе знать. Кровь, быстро капая вниз, уже пропитала закрывшую срам повязку – остатки роскошного прежде халата со звездами.

Забыв про боль, Николай сосредоточился на противниках, благо те оставались по-прежнему в поле зрения – его и друг друга. Будто существовал молчаливый уговор не нападать сзади.

«Должен остаться только один!» – пришла на ум дурацкая фраза из нашумевшего когда-то фильма «Горец».

Николай понимал: из этой троицы он слабейший. Так может, объединиться с кем-то – на время? Вместе завалить носатого легче, чем драться поодиночке с таким врагом. Или, наоборот, татуированный сильней и опасней? Они знакомы между собой? Друзья?

К черту! Если и повезет уцелеть – заставят драться с кем-то еще, покуда не сдохнешь. Только теперь Николай почувствовал, что слишком устал от этой игры.

– У-бей-у-бей! – завывала толпа сиреной, обращаясь уже непонятно к кому.

Раньше Николай не догадывался, как может приговоренный к смерти сам взбираться на эшафот. А то и вовсе рыть себе могильную яму. Не мог представить он этого и сейчас. То есть осознавал, что такое происходило и происходит, но вот принять сердцем…

Почему бы не воспротивиться, не плюнуть палачу в морду? Ведь, так или иначе, конец – чего уж бояться? И все же Николай делал, что велено, сражаясь за каждый миг отсрочки от неизбежной гибели, на потеху ублюдкам, заполонившим трибуны. Но это не могло продолжаться вечно, как знаменитое «шоу» Меркьюри.

Противники медленно, будто нехотя, приближались, сходясь на пятачке мокрого от крови песка. И когда оба одновременно подошли на длину оружия, Николай отшвырнул вилы в сторону. Молча, спокойно, будто окурок бросил. Что бы теперь ни случилось, его смерть никому не доставит должного удовольствия.

И вновь тишина – на этот раз всерьез и надолго. Короткий деревянный треск разорвал ее, как гром среди ясного неба. Это крепыш в наколках, хвастая силой, сломал черенок в руках. И тут же носатый метнул свои вилы навскидку вдаль – видать, не желал, чтобы красивый жест пропал даром. Один из высыпавших на арену воинов едва успел прикрыться щитом. А вскоре точно такой же щит ударил Николая в висок железной оковкой. Небо над головой закружилось, померкло и рухнуло в ад.

* * *

Тени обступили со всех сторон. Они о чем-то болтали, плакали, и тихо пели свистящими, как коридорные сквозняки, голосами. Порой услышать их было еще трудней, чем разглядеть в полумраке. Но леденящее душу присутствие, ощутимое, будто мурашки на коже, сковывало по рукам и ногам. Николай уже и не верил, что сможет подняться с холодного пола. И даже шаги, вдруг раздавшиеся совсем рядом, казалось, мерещились. Но тени исчезли, словно что-то спугнуло их.

Двое остановились у клетки, где навзничь лежал Николай. Громадный силуэт мог принадлежать лишь уже знакомому верзиле-тюремщику, с которым всем пленникам довелось иметь дело. Свет факела ударил Николаю в глаза, и разбитая голова откликнулась приступом боли. Пришлось зажмуриться, так и не разглядев второго.

– Вроде жив, – уронил брезгливо тюремщик. – Рана легкая, хоть и коварная. А что щитом по голове – так сам виноват. Бунтовал и подстрекал к бунту! Прости, конечно, но все-таки не пойму, зачем он нужен тебе, полководец.

– Не только он, – произнес собеседник негромко, но твердо, как человек, привыкший повелевать. – Сотни людей в этот миг готовятся умереть на аренах Рима. Я заберу всех.

– Но…

– Чернь будет недовольна? Вновь выйдет на улицы требовать зрелищ? А какое право имеют они, эти свободные граждане, хоть что-нибудь требовать? Любой из них скорей предпочтет попасть в когти дьявола, чем в пограничные легионы!

«Их можно понять, – встрял мысленно Николай, окончательно приходя в себя. – Умереть за ТАКУЮ страну чести мало».

– Пусть так. Но ты плохо знаешь моих людей, полководец. Отъявленный сброд, хуже и не сыскать, – верзила говорил, словно Николая не было рядом. – Сегодня трое вообще отказались драться! Какой от них толк?

– Они пойдут воевать, как и все, не будь я Флавий Аэций! Хочешь скормить их на арене медведям и львам? Ищи других, на которых ты еще не успел заработать.

– Что ж, – голос тюремщика сразу поник. – Ты приказал – я обязан исполнить. И все же, по старой дружбе скажу: Рим рухнет, когда в легионах будут служить одни варвары да преступники!

– Значит, есть нечто большее, чем просто Рим.

С этой загадочной фразой Аэций развернулся и вышел, оставив Николая обдумывать свою новую, пока неведомую судьбу.

Глава IX

Гром шагов, тучи пыли – и молнии Зевса-Юпитера, на зависть новому богу как прежде сверкающие на щитах. Помогут ли они там, за огромной рекой, на бескрайних и диких просторах Паннонии? Хоть и языческая земля, иные у нее покровители.

Николай терялся в догадках, но все еще с трудом верил в богов. Мало-помалу он перестал вообще о них думать – обычных, земных проблем набралось до небес.

Больше всего хлопот доставляли сандалии. Грубые, тяжелые, на босу ногу, они вмиг покрывались весенней грязью снаружи и набирали ее вовнутрь. Вскоре проклятая обувь стала почти неподъемной. И невыносимой, если на то пошло. Под стать была и туника из грубой шерсти – наверняка пришлась бы по вкусу фанатичным монахам, истязавшим свою греховную плоть. Довершали все это великолепие тесная, много раз латанная кольчужка-хилтата и простой шишак, набитый тряпьем и соломой, чтобы смягчить удар. Кожаный, укрепленный пластинами из железа панцирь – лорика, равно как и римский пехотный шлем, полагались лишь гражданину империи. Вместе с гражданством их надо было еще заслужить.

Собственно говоря, Николай состоял в легионе на птичьих правах. Как и с полтысячи его соратников, что вместе с ним упрямо карабкались в горы, вздымали ногами пыль и месили грязь где-то между Павией и Виндобоной. Аларии – призывники, ополченцы, вольноотпущенные рабы, наемники из союзных народов… Оплот великого Рима и христианства на проклятой Богом земле. И потому – хотелось того полноправным гражданам, или нет – оружие у этих безродных изгоев было все-таки римским, пока еще лучшим в мире.

На правом боку Николая покоился в ножнах короткий, с виду почти бесполезный клинок. Прославленный на века гладиус и впрямь уступал по длине и весу огромным мечам варваров. Но не было ничего страшнее в ближнем бою, чем это легкое, обоюдоострое, превосходной закалки лезвие, созданное колоть и резать врага, как убойный скот. Особенно, если сперва бросить пилум – копье с простым наконечником, гибким настолько, что при ударе оно застревало в чужом щите намертво, не позволяя его поднять или повернуть.

В походе пилум висел на заплечном ремне, время от времени, будто сознательно, ухитряясь стукнуть древком по шее. Другое плечо оттягивала тяжеленная сумка – сакрина, полная инструментов, кольев и прочего хлама, но содержавшая до смешного малый запас еды. Щит вешался за спину, и был таким же громоздким и неудобным в походе, как и у истинно римских воинов. Зато и настолько же прочным, высоким, с наводящими ужас яркими молниями от центра к железным краям. В стене щитов, что встречала врага, не могло быть слабого места – иначе победа оставалась бы недостижимой мечтой.

– Помните, недоноски, – твердил пожилой, но крепкий еще ветеран, что обучал новичков прямо на марше, – один разъяренный варвар с тяжелым мечом стоит пятерых вроде вас! Но сотня на сотню уже равны. А против нашего легиона не устоят даже боги!

В последнее очень хотелось верить. Вот только нашлось бы время еще до привала отскрести от сандалий растущую, как снежный ком, грязь…

Перед ночевкой, даже в относительно безопасном месте, укрепления строились по всем правилам. Так что пришлось копать вокруг ров, к счастью, узкий и неглубокий. Он и не мог быть другим – по весне здесь любая яма вмиг заполнялась водой.

– Зря стараемся, – ныл какой-то совсем уж недавно призванный новобранец. – Эту канавку и трехлетнее дитя перепрыгнет!

Но вот неказистый, пологий вал, что сам собой рос из выброшенной на гора земли, поднялся чуть выше пояса. Склон его ощетинился деревянными кольями, пару-тройку которых тащил за плечом всю дорогу каждый легионер. Острия торчали наружу, под углом вверх, нависая надо рвом, как сучья деревьев. Если доспехи и не дадут врагу распороть себе брюхо в прыжке, частокол отбросит его на дно, в сыпучую, скользкую грязь, мигом сделав полностью беззащитным. Горстка бойцов за таким укреплением могла спокойно ужинать или резаться в кости, пока вокруг бесновалась чужая орда.